Экстремизм

Практически все термины, которыми оперируют современные политические деятели, дали миру древние греки и римляне, как, впрочем, и само слово «политика». Однако, подлинная и всегда трагическая  история этого термина началась с факта из истории Великой французской революции. 

 Человек, впервые его употребивший, был математиком и в июле 1793 года, в одной из газетных статей, использовал  термин  extremum, что означает наибольшие и наименьшие значения величин, а также ‑   сведение понятий максимума и минимума. Но математик этот был также и революционером и «свел» не понятия, а политические программы и стоящих за ними вождей.

А осенью 1793 года, выступая на заседании Конвента (французского парламента времен революции – авт.), этот человек ‑ Лазарь Карно, известный своими трудами по математическому анализу и проективной геометрии, неожиданно заговорил не о том, что волновало в те дни всю Францию – войне с Европой, Вандейском  восстании, свирепствовавшем в Париже голоде.., а ‑ об опасной тенденции «срастания крайне правых с крайне левыми»: 

«Те, кто громогласно требует полной и абсолютной свободы торговли, рынка, предпринимательства теперь запели хором с теми, кто выступает за введения закона о «максимуме» на цены, закона «против накопления» и прочие дискриминационные законы… Те и эти теперь заодно. (…)  Посмотрите, как они  обнимаются, публично обмениваясь «поцелуями Иуды», послушайте  их речи-близнецы… и знайте: они слились в политическом экстазе, чтобы свалить ещё возможный во Франции Здравый Смысл , указывающий ей путь разумных свобод и разумных ограничений. Но этим демагогам, морочащим головы и  перепуганным коммерсантам, вывозящим свои капиталы за пределы Франции,  и отупевшим от нищеты пролетариям Сент ‑ Антуанского предместья.., этим ЭКСТРЕМИСТАМ  не нужна спокойная Франция, ибо в ней нет для них места.  Даже если кто-то из них имеет своё искреннее представление о счастье для своей страны, то оно туманно, неопределенно, не опробовано, а потому опасно.  Впрочем, их я не стану осуждать, как не стану осуждать ни одно из романтических заблуждений, уже стоивших народу крови (…) Но искренних, торопящихся к достойной цели,  мало; они в большинстве своем очень молоды; их «наставникам» же нужна только власть. Повторяю, граждане, сторонники крайних мер пойдут к ней плечом к плечу, под общим знаменем, с одной песней  на лживых устах, но лишь для того, чтобы, свалив Здравый Смысл, устроить между собой такую кровавую гражданскую бойню, какой Франция ещё не знала.  Или призвать  военного Диктатора.»

Реакция депутатов Конвента на это выступление Карно оказалась на редкость пассивной.  Обычно бурно дискутирующие, часто вступавшие в рукопашные схватки прямо в зале заседаний,  тут они промолчали. Нужно было обладать светлой головой выдающегося математика и интуицией ученого, чтобы так просчитать ближайшее будущее.

Карно не поддержали, и ему ничего не оставалось, как только отправится в армию, чтобы руководить и – блестяще! – военными действиями республики против интервентов и роялистов. И таким образом,  на деле, способствовать приходу к власти того самого «военного диктатора», о котором он предупреждал, то есть, Наполеона.

Приведенный выше фрагмент речи Карно содержит в себе и ещё одно, своего рода, предупреждение.  Перечитайте вот это место:

«…искренних (экстремистов – авт.), торопящихся к достойной цели,  мало; они в большинстве своем очень молоды; их взрослым «наставникам» же нужна только власть». 

Кстати, и сама история так называемых «экстремистских молодежных организаций» начинается как раз в то самое время, о котором мы говорим. 

С начала осени 1793 года  город Париж, а за ним и некоторые другие города революционной Франции всё больше и больше попадают под власть страха перед молодежными группировками, как правого, так и левого толка.  По благоустроенному кварталу Сент‑Оноре порой, «подобно гуннам» ‑ (так писали тогдашние газеты – авт.)  проносятся группы из десятка юных оборванцев, которые громят богатые лавки, избивают случайных прохожих.., «ворвавшись в приличный дом, плюют в суповые миски обедающего семейства…» Неграмотные,  голодные, озлобленные, часто бездомные, они видят своих врагов в «чистеньких и сытеньких»… Потому что всю предыдущую жизнь их матери гробили своё здоровье, обстирывая этих «чистеньких, а их отцы в поте лица обеспечивали «сытеньким» их  вкусные обеды.

В это же время, с другого конца социальной лестницы, срываются на Париж другие  группы ‑ так называемой «золотой молодежи» (мюскадены – авт.)  Сыновья  купцов, банкиров, нажившихся на революции спекулянтов, начинающие литераторы, лишившиеся работы адвокаты и прочие, считающие себя солью земли, они  внезапно появляются в театрах, где идут патриотические пьесы: громят партер, закидывают тухлыми яйцами актеров на сцене,  горланят контрреволюционные песни или, подкараулив выходящих из Конвента депутатов-патриотов, расправляются с ними.  Их тоже сбивает в стаю протест – против покусившихся на привычные им блага оборванцев и политиков, против проклятых революционеров, разрушивших  удобный для них мир.

А всего год спустя «оборванцы» сольются  с «золотой молодежью» в «политическом экстазе», чтобы свалить Комитет общественного спасения, сделавшийся неудобным для всех, а затем, погрузив Париж в хаос безвластия, толкнуть его в цепкие, «сильные руки» Наполеона Бонапарта.  Всё, как и предсказывал Лазарь Карно. 

Ко многим из тех, кто во времена революции громил лавки и забрасывал тухлыми яйцами актеров, с годами, пришло осознание того, что молодость их промелькнула словно бы в каком-то дешевом балагане, где они были всего лишь грубо разукрашенными куклами, которых дергали, крутили и вертели чьи-то невидимые руки.  Повзрослев, они осознали, как глупо было протестовать против своей бедности, громя и уничтожая  чужое имущество! Как бесплодно бороться против «ура-патриотической» пропаганды при помощи тухлых яиц!

Но главное – «Как же так случилось, ‑ задавались они вопросом, ‑ что нас использовали в качестве инструмента те самые люди, что сейчас властвуют и процветают?!»

А случилось так отчасти и потому, что молодость сама, по природе своей склонна действовать резко, решительно и быстро.  Если цель обозначена, видна (кажется, рукой до неё подать!), то почему бы и не совершить к ней что-то вроде блицкрига?!

Молодость нетерпелива. Молодость неосмотрительна.

Молодость безжалостна.

Но  безжалостность молодых неподсудна, поскольку нельзя жалеть того, чего у тебя ещё нет. 

Это потом, с годами, у взрослеющего человека постепенно возникает, «нарабатывается» трудами души и тела свой частный, отдельный мир, такой дорогой и бесценный!  Приходит и понимание того, что другие люди тоже  имеют на него право.  И что этот свой, теплый мир каждого человека – самое лучшее и в то же время ‑ самое хрупкое из всех творений человеческих.

 Потому что именно он, этот приватный мир первым разлетается в клочья под революционными бурями, рассыпается в прах от великих потрясений, гибнет под гусеницами «блицкригов»…

Экстремизм всегда нацелен, прежде всего, в него. Но взрослый человек  будет защищать свой мир; будет за него драться. К тому же, у взрослых уже выработан своего рода иммунитет против чересчур широкой жизненной амплитуды – из крайности в крайность; взрослый знает правило «золотой середины», в которой только и можно свой частный мир сберечь.

Юному же защищать пока нечего. Да и эти, «частные миры» взрослых , наверное, кажутся ему  всего лишь жалкими мирками, «футлярами» для смирившихся и трусливых. 

В одной из московских школ я стала свидетелем дискуссии на тему (её сформулировали сами одиннадцатиклассники):

 «Кого из следующих литературных и реальных персонажей: Павку Корчагина, Че Гевару, Юрия Гагарина,  Тиля Улленшпигеля, Егора Гайдара и Иисуса Христа можно считать «экстремистом»?»

Сразу скажу, что в «экстремисты» к концу дискуссии попали все, кроме Гагарина.  Первый космонавт был – уважительно, даже любовно – определен в «экстремалы».

Но я услышала три совершенно новых для себя термина: «позитивный экстремизм»,  «негативный экстремизм» и ещё один, который сначала ребята обозначили, как «дидактический», а позже – «миссианский экстримизм». Как только появился такой термин, в эту категорию, помимо Иисуса, отправились Мартин Лютер, Савонарола, Робеспьер (за введения им культа «Верховного существа), наш протопоп Аввакум, Дзержинский ( за «жизнь-проповедь аскетизма» ‑ формулировка ребят)…

 К «позитивным  экстремистам» большинство старшеклассников отнесли Павку, Че и Тиля. К «негативным» ‑ Егора Гайдара.

Критерий был следующим: «Если крайние меры» осуществляются в интересах большинства, то – позитив. Если ‑ в интересах меньшинства – негатив».

Аргументы несогласных с такой оценкой (их оказалось около тридцати процентов) были такими: «Экстремизм, как любовь, не имеет определений!» «Экстремизм» ‑ это метод борьбы, испачканный человеческой кровью, а человеческая кровь есть категория абсолютная». 

Ещё, в ходе той же дискуссии,  я услышала вот какое мнение: «Экстремизм – это тот образ жизни, который молодой человек надевает на себя, как военную форму в ситуации, когда все остальные образы жизни по тем или иным причинам для него невозможны».

А другой старшеклассник от этой формулировки сделал переход на «государственный экстремизм» американского президента Буша:

«Как только у американцев официально  появился термин «государства-изгои»,  ‑ сказал он, ‑ так я сразу  для себя определил американское государство, как «экстремистское».

Всё это, как говорится, ‑ «информация к размышлению».

Размышления – дело, требующее сосредоточенности, внутреннего спокойствия.., в общем-то – мирное дело!

 Не знаю, насколько  поколение двадцатилетних  уже «ужилось», смирилось с самим предметом  этого размышления, то есть, со словом «экстремизм»…, а если судить, по легко порхающим модным словечкам «экстремал» и «стрематься» (пугаться – авт.), то похоже, что ужилось-таки. А вот поколение сорокалетних – тут уж поверьте на слово – до сих пор от него вздрагивает. Может быть, оттого, что мы поколение родителей?!

Нет нам спокойствия в городах, где веселеньким словом «экстрим»  называют магазины!!!

В английском языке есть выражение с этим словом ‑ «inonesextrememoments».

В переводе на русский оно означает – «перед смертью».

Елена Съянова