"Во всём мне хочется дойти до самой сути..."

"В этом мире ничто великое
не делается без страсти"
Гегель

Судьба одарила меня великим счастьем — быть женой Вадима Захаровича Роговина. Находясь рядом с ним, я чувствовали и понимала его, как, быть может, никто и никогда. На протяжении многих лет я видела его в разных жизненных ситуациях: на взлете, в полете и падении, в состоянии творческого вдохновения и в минуты отчаяния, на вершине успеха и в забвении, в быту и на подиуме огромных многотысячных аудиторий... Я всегда была рядом. И мне бы хотелось познакомить вас поближе с Вадимом. Рассказать о нем тем, кто его знал, но не знал, и тем, кто, возможно, впервые соприкоснется с его трудами и через них с его личностью.

Пастернаковские строчки, которые я вынесла в заголовок очень точно передают человеческую, но еще в большей степени его творческую сущность. Меня всегда поражала его удивительная способность видеть суть явлений в разрозненных фактах и делать на их основе прогнозы, которые всегда подтверждались. Нравственная чистота его мыслей и поступков казались мне феноменальными в нашем обществе лжи, продажности и лицемерия. Он был абсолютно бескомпромиссным в своих убеждениях, не терпимым к цинизму, потребительству, пошлости, лжи. Все эти качества вызывали в нем чисто физическую брезгливость, отвращение.

Не каждый человек удостоен чести чувствовать свою ответственность перед собой, страной, людьми. Это чувство давало ему великую осмысленность всей жизни, своего высокого назначения в ней. Рядом с ним я ощущала себя, словно и вправду "сотворенной из его ребра". У меня появилась осмысленность жизни высоким назначением. Соприкасаясь с великим, я чувствовала свою сопричастность к чему-то высокому, светлому и чистому. У него я научилась "не лгать ни единым словом, ни единой строчкой" — как на исповеди. И не приукрашивать ничего вопреки времени и огромной любви к нему.

Бескомпромиссность и нетерпимость к недобросовестности иногда делали его резким в суждениях и выступлениях. Он не мог поддерживать пустых праздных разговоров ни о чем, поскольку очень дорожил временем. Он мог, например, с шокирующей меня иногда безапелляционностью предложить человеку покинуть наш дом и никогда в нем не появляться, если в его рассуждениях или поведении видел цинизм, фальшь или непорядочность поступков. Высота его нравственных и моральных принципов, его честность, обостренное чувство справедливости и бескомпромиссность делали его непохожим на большинство окружавших людей. Поэтому многие его не понимали и не принимали. Что ж! Это участь многих великих людей. Вадим принадлежал к особой породе людей, которые "несут на своих плечах частицы судеб рода человеческого" и с уходом которых мир становится беднее, "на голову ниже".

Большое видится на расстоянии... Будь то личность или какое-то событие, явление. Часто при жизни человека люди не способны понять и в должной мере оценить его талант, невероятную способность так глубоко и далеко видеть, так адекватно анализировать ситуацию и быть таким точным в своих оценках и прогнозах.

Родился Вадим в кровавом 37-ом. 10 мая.

Его родители З.А. Роговин и А.А. Тагер были известными в нашей стране химиками. Дед по материнской линии А.С. Тагер — знаменитый юрист, выступавший в 1922 г. защитником на процессе по делу над левыми эсерами, и автор исследования дела М. Бейлиса. В 1938 г. А.С. Тагер был репрессирован и расстрелян.

Вадим часто вспоминал, что политический интерес и недоверие к сталинскому режиму возник у него в достаточно раннем детстве. Он пытался выяснить у отца, почему все, кто свершал революцию, оказались врагами народа и были уничтожены? Но вразумительного и убедительного ответа не получил, и тогда 13-летнем возрасте его осенила и потрясла мысль: "А возможно, Сталин сам преступник!?" И как это ни странно, но именно эта мысль и стала толчком, давшим импульс всей его творческой жизни.

Во время учебы в МГУ на филологическом факультете (с 1954-го по 1959-й гг.) он большую часть времени проводил в библиотеках, изучая и конспектируя подшивки старых газет и журналов, пытаясь понять причины истребления старых большевиков. По крупицам выискивал он сведения о революционерах, боровшихся со Сталиным. И по тем кусочкам из выступлений Троцкого, которые мелькали в антитроцкистских статьях, смог составить представление о нем и его взглядах.

Сталин, разгромив левую оппозицию, убив Троцкого и тысячи его сторонников во всех странах мира, наложил своего рода табу на эту трагическую страницу нашей истории. Она всегда оставалась запретной для обсуждения и изучения. Под страхом смерти люди боялись произносить имя Троцкого, не говоря уже о том, чтобы иметь возможность ознакомиться с его работами и трудами его единомышленников.

Коммунистическая пропаганда всегда сохраняла постоянство в официальной оценке троцкизма. Даже хрущевская оттепель ничего, по сути, не изменила в этом отношении. У руководства страны не было заинтересованности разобраться в истинных причинах кровавых событий большого террора, поскольку все они были обязаны именно ему своим выдвижением на руководящие посты.

Все эти обстоятельства затрудняли работу Вадима. Тем не менее он каким-то образом умудрялся "доставать" интересующую его литературу. По мере изучения и анализа внутрипартийных дебатов он неуклонно приходил к убеждению в правоте идей, выдвигаемых сторонниками левой оппозиции, и высокой оценке работ и роли Троцкого.

Идеи равенства и социальной справедливости, лежащие в основе платформы левой оппозиции, стали доминирующими в сознании Вадима. Именно тогда, в студенческие годы, сформировались у него основные концепции, которые легли в основу его главного исторического труда — 7-томного исследования "Была ли альтернатива сталинизму?", осуществиться которому довелось почти через 40 лет.

У него была энциклопедическая память, но, тем не менее, я всегда поражалась его способности носить всю информацию в себе. Собирать и хранить дома подобную литературу было небезопасно. Поэтому все было только в его голове, сердце и душе. Более того, у него не было даже возможности обсудить с кем-нибудь то, что так страстно его волновало.

После окончания университета Вадим работал в журнале "Литературное наследие", а затем в созданной при ВТО секции по эстетике, которую возглавлял известный в нашей стране и за рубежом профессор А. Я. Зись. Этот замечательный человек на протяжении всей жизни был духовным наставником и лучшим его другом.

Вадим очень любил литературу и глубоко чувствовал поэзию. Он много занимался в это время литературными дискуссиями 20-х гг. Литературные образы и стихи пронизывают все творчество Вадима, казалось бы, столь далекого от них. Он мог часами читать Маяковского. Мы проводили даже такой эксперимент: его друг открывал наугад один из томов поэта, читал первую строчку, а Вадим сразу же безошибочно продолжал дальше.

Любил Вознесенского, Ахмадулину (ранних, конечно), Тихонова, Слуцкого, Мандельштама и других, но особенно Пастернака. Главное, как он их читал! "Так трагедией трогают зал"...

Несмотря на свою любовь к литературе и искусству, Вадим стремился найти сферу научных исследований, более тесно связанную с его социальными и историко-политическими интересами. С 1971 г. он стал заниматься социологией. Начав свой путь со старшего научного сотрудника в Институте социологических исследований АН СССР, он закончил его главным научным сотрудником.

В 1981 г. защитил докторскую диссертацию.

Вадим никогда не изменял своим интересам и пристрастиям. Он вывел из программы левой оппозиции центральную тему своих академических исследований: проблему социального равенства и неравенства в Советском Союзе. И хотел выявить пропасть между социалистическими идеалами и советской реальностью.

В сфере его научных интересов было изучение проблем социальной справедливости, распределительных отношений, нетрудовых доходов, льгот и привилегий, морали и нравственности, имущественной дифференциации.

Моя встреча с Вадимом состоялась осенью 1986 г. Я работала тогда в еженедельнике "Аргументы и факты".

Однажды наш главный редактор Владислав Андреевич Старков, просматривая утреннюю почту, обнаружил в "Вопросах философии" статью Роговина, вскрывающую вопиющие факты имущественного расслоения в нашем обществе. Он предложил немедленно встретиться с Роговиным, подружиться с ним и сделать материал для газеты. (Хотелось бы отдать дань светлой памяти этому удивительному человеку, обладавшему уникальной интуицией и способностью чувствовать актуальность поднимаемых в газете тем, и востребованность их нашими читателями).

С этой просьбой он обратился к своему заместителю JI. Новиковой, которая случайно передала мне этот разговор. Поскольку я занималась социальной тематикой, и проблемы, затронутые в статье, меня очень волновали, я попросила ее мне возможность самой встретиться с Роговиным и сделать материал. Помню, как она протянула мне журнал и сказала: "Возьми. Может, это твоя судьба?" Ее слова оказались пророческими, Вадим, действительно стал моей судьбой, моей наградой в этой жизни, моим мужем, моей любовью и всей моей жизнью...

Это было интересное время. Время пробуждения от спячки, апатии, душевного равнодушия. Мы, журналисты, чувствовали свою сопричастность с тем, что происходило в обществе, и это чувство давало нам ощущение какой-то сплоченности, нравственной общности. Нам было радостно сознавать, что темы, поднимаемые в газете, так волнуют наших читателей. Публикации статей Роговина о справедливости, о недопустимых разрывах в доходах, о коррупции, о привилегиях наших чиновников и бюрократии имели оглушительный успех. Они пробуждали сознание и никого не оставляли равнодушными. Свидетельством тому были огромные мешки писем, приходившие в редакцию в качестве откликов на публикации. В основном это были серьезные и глубокие размышления людей по самым сложным проблемам нашего бытия. В.А. Старков очень бережно к ним относился. Мы их печатали в каждом номере, и это, в свою очередь, порождало сопричастность людей к какому-то большое и важному делу — очищению нашей жизни от несправедливости, вещизма, привилегий и всего, что ее уродовало, что мешало нам достойно жить.

Подобное происходило не только в нашей газете, но и в "Комсомолке" и других газетах и толстых журналах, где обсуждались подобные темы и где активно печатался В.З. Роговин. Через эти публикации он был востребован обществом. Вадим очень трепетно относился к этому народному творчеству. Он глубоко анализировал эти письма, и ему как ученому было лестно сознавать, что его мнение по большинству проблем во многом разделяется и глубоко переживается большинством читателей, но еще в большей степени его радовало, что на основе общественно значимых интересов пробуждалась нравственная энергия и инициатива людей...

Думаю, что в то время никто так интенсивно не писал и не печатался по этой проблематике, как он. Имя Роговина в общественной и научной среде тогда ассоциировалось с "борцом за справедливость" и "ярым противником всяких привилегий". У нашего народа обостренное чувство справедливости. Слишком много несправедливого выпало на его долю пережить. Слишком много лжи было вылито на него (да и до сих пор поток ее не уменьшается). Но тогда была атмосфера какого-то нравственного возрождения людей. Мы, наконец-то, могли говорить о том, о чем раньше было запрещено. И были словно опьянены этой возможностью сказать о социально важном, значимом, волнующем души; разобраться в нашем прошлом, очистить его ото лжи и многолетних фальсификаций.

Это было время острых и интересных дискуссий, полемики. И вся эта атмосфера рождала, а вернее, высвобождала в людях чувство высокой нравственности. Создавалась почва для подлинного, истинного демократизма. Сейчас с улыбкой вспоминаю, как запросто мы могли критиковать на собрании главного редактора, не опасаясь впоследствии санкций с его стороны.

Дискутировали тогда не только на страницах печати. Проводилось очень много серьезных научных конференций, круглых столов с участием крупных и известных социологов, экономистов, философов. На некоторых из них я присутствовала в качестве журналистки и могла наблюдать нравственную атмосферу подъема ученых, обсуждавших проблемы социальной справедливости, коррупции, нетрудовых доходов, имущественной дифференциации. Они предлагали обоснованные решения многих проблем нашей социальной политики: установления контроля над доходами, введения прогрессивного налогообложения, ликвидацию должностных и ведомственных привилегий, осуществление концепции гарантированного минимума и многое другое. Но они не были услышаны властями, не были востребованы их научные разработки. Для этого необходимо было одно условие: чтобы у власти стояли высоко нравственные люди, обремененные заботой о народе, а не о своем собственном благополучии. Но даже в этой плеяде ученых, с которыми Вадим сотрудничал в этот период, он выделялся более смелыми и радикальными идеями. Со временем многие его коллеги пересели в "уютно-элитарную диссидентствующую лодку" и поплыли в противоположную сторону от народа.

Радикализм и смелость позиции Вадима, на мой взгляд, объяснялись глубиной его знаний исторического прошлого нашей страны. Анализ и изучение социальной политики сталинизма и постсталинских режимов дал ему возможность не только осмыслить ошибки прошлого, но и более адекватно осознать и оценить все происходящее в настоящем. И более точно прогнозировать будущее. Кроме того, его нравственное начало позволяло ему в своих решениях подняться над личным. Все это вместе взятое отличало его от коллег и возвышало над ними.

Однажды на ученом совете, где он выступал с докладом об ограничении передаваемого в наследство имущества, одна известная ученая дама с возмущением воскликнула: "Бред! Как это можно? Я всю жизнь работала ради детей, а в итоге они останутся ни с чем?" Ее поддержали, как рассказывал Вадим, практически все. Человеку достаточно сложно быть справедливым, если затрагиваются его личные материальные интересы. Досадно осознавать, что многие степенные ученые мыслят на уровне мещанского бытового сознания, примеряя идею сначала на себя, и руководствуются, прежде всего, эмоциями, а не здравым смыслом. Когда Вадим выступил с этой идеей на страницах "Комсомолки", то большинство читателей поддержали его, хотя были и не согласные с ним.

Вы скажите, что подобная позиция людей очень легко объясняется тем, что им попросту нечего оставить своим детям в наследство, т.е. нечего терять. Вадим объяснял ее по-другому. Более высокой нравственностью людей труда, способных подняться над личными интересами. Они даже сами в письмах предлагали способы, позволяющие более справедливо рассчитать и установить предел передаваемого наследства. "Ведь это совсем несложно подсчитать, сколько может, например, заработать за всю жизнь высококвалифицированный работник. Вот эту сумму и взять за отправную точку. И таким образом отсекались бы наворованные и незаконно приобретенные средства", — рассуждал один рабочий в своем письме. Но разве под силу многим нашим ученым с высоко развитым интеллектуальным умом подняться до такой высоты благородства — оставить после себя не только что-то своим детям, но и толику, например, сиротам.

Если некоторые коллеги-ученые и разделяли взгляды Вадима по отдельным вопросам, то по совокупности их - по его общей позиции — старались дистанцироваться. Его взгляды всегда пытались дескридитировать, сдвинуть акценты или расставить их таким образом, чтобы выхолостить суть идеи. В просвещенной академической среде его считали всегда "чужим". Даже в момент расставания, стоя перед гробом, его коллеги начинали со слов: "Хотя мы и не разделяли его взглядов..." Время же показало, что в отличие от многих, он оказался провидцем в силу его уникальной способности видеть будущее, исходя из глубочайшего знания прошлого.

В научной среде Вадима обвиняли в стремлении к уравниловке. Но он никогда не был ее сторонником. И опять остается только недоумевать. Неужели ученые не понимают разницы между уравниловкой и равенством, за которое и выступал Вадим? В оценке нашего прошлого тоже сложился устойчивый стереотип, что все мы были жертвами серой уравнительной системы. Не поленитесь почитать труды Вадима, который честно и беспристрастно исследовал имущественную дифференциацию (а проще, разрывы в доходах) в советскую эпоху. Или вы склонны больше доверять эмоциональным и псевдонаучным выводам недобросовестных публицистов?

Вадим в своих работах приводит совершенно ошеломительные данные. Содержание одного советского высшего бюрократа (а сколько их у нас было!) обходилось нам в 500 тыс. долларов ежегодно. А период брежневской вседозволенности и расцвета "теневой экономики" разделил наше общество по доходным показателям до таких размеров, которые и обусловили столь легкий переход нашей страны в другое измерение.

Несмотря на то, что Вадим всегда испытывал противодействие в своей среде, он никогда не "оправдывался" и не защищался от нападок. Всегда выступал открыто, не оглядываясь на сложившееся "сверху" общественное мнение, на взгляды коллег, не разделявших его позиции. Думается, не каждый на это способен. Я считаю, что в этом было проявление его искренней убежденности в правоте своих идей.

"Как смел... и на кого он руку поднимал!"

И действительно, кто еще так искренне и так последовательно боролся с бюрократией и ее развращающими народ привилегиями? Он выступал за отмену всяких видов привилегий: ведомственных, партийных, номенклатурных. Никто из ученых так резко не выступал и не осуждал их. (Не потому ли, что все они тоже пользовались своими привилегиями — и Вадим, конечно, в их числе). Но в отличие от многих, в силу его нравственных качеств, он мог подняться над личными интересами. Он боролся со сверхдоходами, т.е. замахивался на мафию, сросшуюся с верховным чиновничьим аппаратом. На сильных мира сего посягал!

Он настаивал на прогрессивном налогообложении и обратно пропорциональных процентах на сбережения, хранящихся во вкладах. И это опять задевало интересы богатых людей, которым было что терять. Он предлагал сделать бесплатным гарантированный государством минимум жизненных благ (жилье, медицинское обслуживание и т.д.), а за излишки, например, жилья, платить, причем в прогрессивном размере. Нетрудно догадаться, кому же это опять было невыгодно.

Власти не могли не понимать, какую угрозу их материальному положению несут идеи Роговина. В это время они уже лихорадочно обдумывали, как все, чем они бесплатно (за счет народа) пользуются, и что прописано в их подзаконных актах, сделать законным, официальным. И им это удалось.

Социология в период нашего общественного возрождения набирала свою силу. И мы, журналисты, возлагали на нее большие надежды и ожидания. Раньше было принято говорить от народа и за народ. Это всегда и у всех вызывало недоумение. Откуда же "они" все знают про народ? Теперь появилась надежда, что, наконец-то, мы узнаем правду от самого народа, о чем он думает, что чувствует, чем живет.

Социологические опросы были очень востребованы и популярны. Мы печатали их практически в каждом номере. Мы им доверяли. И даже сами пытались проводить через газету подобные опросы.

Таким образом, мы хотели, например, получить данные о рейтинге Горбачева. Пришло несколько мешков писем. Мы добросовестно все их прочитали и с помощью социологов проанализировали и обобщили. Вывод был однозначный — рейтинг Горбачева падал. Политической смелостью В.А. Старкова было решение опубликовать эти данные. Со стороны властей незамедлительно последовала реакция. Были арестованы все письма и принято решение о снятии Старкова с должности главного редактора газеты. Но это уже другая история.

Итак, как я уже сказала, социология была востребована обществом. И наша вера в нее была сопряжена с детской наивностью. Но тогда мы верили и Б. Ельцину, стоявшему по отношению к Горбачеву намного "левее", и который так ловко использовал в своих интересах растревоженное и возрождающееся в людях чувство социальной справедливости. Ведь именно под флагом борьбы за справедливость он повел за собой людей и победил. Это лишь очередной раз доказывает, насколько глубоко и прочно было укоренено в сознании народа чувство справедливости. С ее позиции мы оценивали состояние общества и на ее основе пытались искать пути в будущее.

Как истинный ученый Вадим понимал, что без глубокого анализа прошлого, мы не сможем выбрать правильного пути в будущее. "Кто прячет прошлое ревниво, тот и с грядущим не в ладу", — любил повторять он.

Времени, отпущенного для серьезного разбора и анализа нашего прошлого и осмысления происходящего, оказалось очень мало. Неожиданно обнаружилось, что период застоя разрушил хрупкое сознание нашей культурной элиты в большей степени, нежели простого народа. Эпоха лжи и лицемерия, выхолащивание сути и сущности ценностных ориентаций, псевдосоциалистическая риторика привели к тому, что часть научной и творческой интеллигенции отшатнулась от прежних ценностей — справедливости, равенства, коллективизма. Они выбрали для себя другой путь — путь рыночников, словно тот, по которому мы шли, был пройден, исчерпан. Но так ли это?

Он был искорежен, изломан, изувечен, залит кровью. Этот путь был предложен народу Сталиным. Но ведь был и другой, еще никем не пройденный...

Думается, что роль личности в истории велика, если его голос вовремя услышан народом. В данном случае голос Вадима был заглушен воплем, разнузданной истерией, которая обрушивалась на людей с экранов телевизоров и через все средства массовой информации. А это, как считал Вадим, в наше время является самым мощным и действенным оружием пропаганды и "оболванивания" народа, развращения его сознания.

Появились "герои своего времени" Гайдар, Попов, Пияшева, Шмелев, Лисичкин и иже с ними. Начался интенсивный процесс ценностных переориентаций в сознании людей. Он шел стремительно.

На вооружение были взяты иные ценности — "общечеловеческие", главная из которых — поклонение деньгам. Справедливым стало считаться только то, что эффективно. Фигурой для подражания стал мелкий предприниматель, пронырливый стяжатель. И как это часто бывает в кризисные моменты развития общества, наука стала прилежно служить власти, выполняя конъюнктурные заказы.

Не осталась в стороне и социология, что было особенно обидно. Ибо социология, изучающая и анализирующая состояние общества, требует особой нравственной чистоты и принципиальности (впрочем, как и все виды наук). Но скоро стал чувствоваться манипулятивный характер опросов и угодные негласному "общественному мнению" и властям комментарии ученых. Помню, с каким возмущением и негодованием Вадим реагировал на появившийся в печати комментарий социологического опроса по поводу развития кооперативного движения.

22% опрошенных респондентов "принимали" его, а 78% были "против".

Специалист, анализирующий эти данные, посчитал, что "неправое большинство" просто завидует процветающему положению кооператоров. Вадим всегда выступал против примитивного толкования социологических опросов. Что же это за такая всенародная болезнь — "зависть”? Может, это все-таки социально обусловленное явление? Но в таком случае постарайтесь, господа ученые, объяснить, в чем ее причины.

А что, если это не зависть, а способность людей видеть более адекватно последствия развития кооперации в стране? Или ученые отказывают в такой мудрости народу?

А ведь он — народ-то — оказался прав, как показало время. Он интуитивно опасался тех последствий, которые сейчас обрушились на него. Ученые почему-то всегда относятся к народу с чувством некоего превосходства.

Вадим же очень отличался от них в этом плане. Он был убежден, что только творческая инициатива народа способна помочь справиться с решением многих социальных проблем. Именно оттуда он черпал свои творческие силы и свое вдохновение, и именно это давало ему ощущение правоты его действий, оценок и взглядов.

Все сложнее становилось честным ученым пробиться на страницы печати, не говоря уже о телевидении. Все утонуло в шквале обрушившегося на обывателя циничных рассуждений, ярких образов процветающих предпринимателей, очередной лжи по поводу нашего исторического прошлого. Началась эпоха вседозволенности рынка и формирование новых общественных нравов, ответственность за которые несут, в первую очередь, деятели духовной культуры.

Протесты и возмущения людей против растущего неравенства объясняли все той же пресловутой завистью. Эта идея настойчиво насаждалась в сознание людей. (Но кто же хочет считать себя завистником?) Вопиющее расслоение ученые и публицисты объясняли непременным условием развития свободного рынка. Понятие "социальная справедливость" заменилось "здравым смыслом"...

"Человеческое сознание, — говорил Вадим, — разрушается быстрее и в большей степени, чем экономика". Была предана забвению и анафеме вся наша история. Ей был вынесен однозначный, безапелляционный приговор как роковой ошибке. Все прошлое предано, поругано и стерто из памяти. Ни один народ в мире не позволял себе такого!

Вадим всегда отвергал конъюнктурщину, приспособленчество и схоластическое теоретизирование в общественных науках. Он обладал способностью о сложном говорить просто и доступно. А ведь как часто невыносимо трудно бывает постичь суть того, о чем пишет тот или иной ученый, как витиевато обволакивает он свою мысль всякой наукообразной терминологией, что по существу делает ее "запретительной", недоступной для понимания обыденного сознания.

Вадим часто задавал всем один вопрос на "засыпку": "Как одним словом охарактеризовать суть социализма?" И помню, только Нина Федоровна Наумова сразу же, не задумываясь, ответила: "Это равенство". Вадим был чрезвычайно доволен. С ней его связывали долгие и теплые отношения. Он высоко ценил ее ум и уважал ее.

В соавторстве ими были написаны работы о нравственности и морали, о справедливости. В посмертно изданной книге Н. Ф. Наумовой, в ее последнем интервью, меня поразило признание о том, что она "слишком поздно поняла, почувствовала свою ответственность как советский человек, социолог и россиянка. Не надо было плыть в этой "диссидентствующей" реке.... Не здесь надо было учиться отношению к жизни, к людям.... Тогда можно было бы стать по-настоящему нужной для своей страны и моего народа...” Это откровение очень тронуло меня, и я в очередной раз убедилась в правоте Вадима, который всегда подчеркивал ее способность постичь главное, суть.

Если бы меня попросили охарактеризовать Вадима одним словом, я бы не задумываясь, ответила — это страстность. Он все делал с большой страстью, увлеченностью: страстно - неистово работал, страстно спорил, страстно - яростно сердился, страстно любил, был страстным путешественником, но не праздно отдыхающим, а совмещающим свои поездки за рубеж с чтением лекций, проведением конференций или обсуждением проблем со своими друзьями.

Он никогда не понимал, что значит просто отдыхать. Помню, лишь однажды мы позволили себе 2-х недельный отдых на Лазурном берегу. Он обожал море и длительные прогулки, но, тем не менее, я всегда чувствовала, что он будто спешит. Ему не терпелось как можно быстрее вернуться в номер и записать какие-то пришедшие мысли. А когда я с грустью произносила, что осталось всего три дня до конца отпуска, он не мог скрыть нетерпения: "Неужели еще целых три дня!" Ему поскорее хотелось сесть за свой письменный стол и полностью погрузиться в работу.

Он был максималистом во всем. Расскажу один забавный эпизод, который в полной мере характеризует одну из сторон его характера. В 1995 г. Вадима пригласили для чтения лекций в Мичиганский университет. Мы были в Америке впервые и однажды с друзьями зашли в кафе-мороженое. Его удивлению не было предела: такого разнообразного ассортимента ему еще не доводилось видеть. Когда ему предложили сделать выбор, он сказал: "Я хочу попробовать все и сразу". Так он и сделал. (И явно переоценил свои физические возможности).

Точно так же он стремился охватить весь мир, познать обычаи и нравы, прикоснуться своими руками к вековым руинам, впитать в себя все, чем живет и дышит та или иная страна, в которой мы находились, ощутить ее душой и сердцем. И это у него получалось. Он всегда хотел объять необъятное.

Занимаясь изучением левой оппозиции, Вадим обращал большое внимание на поведение большевиков, их мораль, нравственные качества, на "нравы" революции, как называл их Ю.Трифонов. Все эти качества всегда импонировали ему. Честность, принципиальность, ответственность, высокая мораль, требовательность к себе и другим — это то, что характеризовало в полной мере Вадима, его нравственную сущность.

Однажды в 1987 г. мы были на озере Севан и все свое время про¬водили в путешествиях по Армении методом "автостопа". Останавливались около какого-нибудь села, заходили в первый попавшийся дом, Вадим представлялся и просил разрешения поговорить. Армяне — народ очень гостеприимный и радушный. Когда же они узнавали, что Вадим социолог, профессор, да из самой Москвы, то проникались еще большим уважением и пиететом к нему.

Вадима интересовало абсолютно все: как и чем люди живут, сколько зарабатывают, о чем думают, какие отношения в семье. Разговоры, как правило, были долгими и застольными.

Однажды подвозивший нас водитель, узнав, кто такой Вадим, пригласил нас к себе. Мы долго сидели за щедро накрытым столом и разговаривали о жизни. Неожиданно хозяин дома попросил Вадима за очень большие деньги то ли пристроить его сына в аспирантуру, то ли написать за него докторскую, сейчас уже не помню. Вадим был в ярости и не скрывал своих эмоций. Я никогда не видела его в таком состоянии возмущения. Было ощущение, словно его облили грязью.... А ведь мог бы деликатно и вежливо сказать хозяину, что, дескать, не имеет таких возможностей, и мирно уйти, как сделали бы, наверное, большинство из нас. Но Вадим воспринял это "гнусное" предложение, как оскорбление своего достоинства. Он был создан из другого, более чувствительного, сплава.

Меня иногда спрашивают, пытаясь, видимо, создать живой образ Вадима, какие у него были недостатки? И я, признаться, теряюсь. Что можно считать недостатком? Свойство или черту характера, которые у другого человека вызывают неприятие или раздражение? Но ведь наша реакция субъективна. Одно и то же свойство человека порой одних раздражает, а других — умиляет. И нередко "недостатки” являют собой неповторимые "изюминки" его характера. Чтобы Вадим предстал перед вами во всем своем неповторимом своеобразии, позволю себе вспомнить несколько бытовых эпизодов. Мне потребовалось более восьми лет, чтобы слезы не мешали вспоминать и писать...

К быту Вадим относился пренебрежительно, как к чему-то мешающему, раздражающему и отнимающему время от главного. Не любил он, чтобы и я уделяла много времени обустройству быта, поэтому я старалась все делать в его отсутствие. Однажды я купила большой красивый ковер и постелила его на пол. Когда Вадим пришел с работы, мы, как обычно, долго сидели и обсуждали дневные проблемы. Я, конечно, не вытерпела: "Разве ты не замечаешь никаких изменений в комнате?" Вадим внимательно огляделся вокруг и воскликнул: "О, ты повесила новое зеркало!" — "Зеркало? Да оно висит здесь уже два года. А вот ковер я постелила только сегодня". — "Да? — удивился Вадим, — разве у нас не было ковра?"

Как-то раз, закончив уборку, я поставила пылесос перед дверью его кабинета, в надежде, что он уберет его на место в шкаф. Чтобы пройти в кабинет, нужно было, высоко подняв ногу, перешагнуть через огромный пылесос. Однако Вадима это обстоятельство никоим образом не смутило. Он довольно часто ходил туда и обратно, успешно преодолевая преграду на своем пути. Мне стало интересно, сколько может продолжаться эта спортивная ходьба с препятствиями? Поскольку Вадим передвигался всегда быстро и стремительно, я все же, опасаясь печальных последствий, закончила эксперимент вечером следующего дня, поставив пылесос на место.

Иногда перед сном мы смотрели какой-нибудь фильм. Наступала кульминация, развязка. Но именно в этот момент Вадим мог сказать: "Все. Посмотрели, и хватит. Давай спать". И выключал телевизор. Я сначала не могла понять этой причуды, хотя безропотно соглашалась с ним. И только позже поняла: он не смотрел фильм, он старался обмануть себя этим видом развлечения, якобы отдыхом для головы, "переключением" ее на просмотр картинок. Но ему, видимо, не удавалось это. Мозг его продолжал работать и думать о своем, поэтому ему и неважно было, чем закончится заурядный детектив. Только во сне он отдыхал. И я ни разу не попросила его досмотреть фильм до конца, видимо, интуитивно чувствуя, как важен ему сон.

Вадим до меня был дважды женат. И от каждого брака у него была дочь. Старшая Марина сейчас живет в Израиле, младшая Инна в Москве. В его отношении к ним было чудное сплетение высокоразвитого чувства долга и нежной, трогательной любви. Однако ту ответственность, которую он чувствовал перед ними, он не мог реализовать в должной мере в силу разных жизненных обстоятельств, и это угнетало его. Вадим всегда волновался, встречаясь с ними. Был очень внимателен к их проблемам, старался понять, помочь, направить на путь истинный. Когда они собирались вместе, что было, к сожалению, редко, Вадим всегда просил Марину спеть Вертинского "Доченьки”. Он садился, обнимал их, и его взгляд наполнялся блаженством.

Быть может, единственное, что огорчало меня и чего я не могла понять и постичь в характере Вадима, так это то, что он никогда не забывал прошлого и не прощал свои и чужие ошибки. Этот груз прошлого он всегда носил в себе, с собой. Это отягощало, угнетало и делало его порой угрюмым.

В 1990 г. он приступил к созданию главного труда всей своей жизни — 7-томного исторического исследования "Была ли альтернатива сталинизму?"

Помимо энциклопедических знаний истории у Вадима была способность выстраивать события, о которых он писал, в границах социально-политического контекста. Это чрезвычайно важно для историка и социолога, поскольку позволяет ему быть наиболее объективным в своих оценках и выводах.

Многие ученые и публицисты не утруждают себя подобного рода условностями. Они считают себя вправе вырвать тот или иной факт из контекста происходящего, перенести его в другое временное пространство и в соответствии со своей логикой и стоящей перед ними задачи прокомментировать его. Именно таким образом и создаются мифы и фальсификации.

Менее чем за год Вадим написал 1-й том своего исследования и предложил рукопись издательству "Панорама", где она была высоко оценена и сразу же поставлена в план на 1991 г. Но после августовских событий издательство оказалось под контролем министерства, возглавляемого М. Полтораниным. После ревизии и чистки в редакции Вадим получил официальный отказ, в котором заявлялось, что "ряд положений, ранее представляющихся бесспорными, нуждаются в более существенном обосновании, имея в виду состояние общественного мнения по широкому кругу проблем отечественной истории". Таким образом, утверждалось, что ученый должен не формировать общественное мнение, основываясь на научных доказательствах и фактах, а обосновывать свои положения, ориентируясь на сегодняшнее конъюнктурное состояние общественного мнения, что и делали многие ученые и публицисты. Их ярчайшим образчиком был Д. Волкогонов, быстро поменявший в своих взглядах все плюсы на минусы. Но книга Вадима все же вышла в свет в коммерческом издании "Терра".

Через год была опубликована вторая книга из этого цикла - "Власть и оппозиции". Как историк и социолог Вадим чувствовал связь времен. Он понимал, что трагедия нашего общества была в сознательной дезорганизации и умерщвлении исторического самосознания народа. Невозможно было понять настоящего без реального знания прошлого. Поскольку народ верил, что сталинизм и постсталинские режимы были продуктами социализма, он и не смог увидеть никакой альтернативы демонтажу Советского Союза и реставрации капитализма. Именно поэтому Вадим так спешил в работе над своим историческим исследованием. Он очень торопился, но, к сожалению, не успел.

Объективная научная оценка нашего прошлого потонула в шквале антикоммунистической истерии, обрушившейся на страну. Его книги были окружены, как он выражался, "заговором молчания". Он тяжело переживал эту ситуацию. Началась депрессия. Помню свое собственное состояние отчаяния. Мне хотелось громко кричать: "Люди, остановитесь, замрите, послушайте, прислушайтесь. Ведь вам в первый раз говорят правду. Великую правду о нашей истории!"

Что такое историческая правда? "Это категория науки и научного мира, — объяснял Вадим, — образующая представление о том, что будущее основано на честном и объективном анализе прошлого и настоящего".

В 1993 г. Вадиму посчастливилось встретить единомышленников, но не у себя в стране, а за рубежом. Он воспрянул духом. Они очень ему помогли. Устраивали турне и организовывали лекции во многих крупных мировых университетах. Эти лекции имели невероятный успех.

Расскажу лишь об одном эпизоде, который произошел в Австралии. Лекция должна была состояться в одном из самых крупных университетов Сиднея. Нас принимала декан одного из факультетов княжна Голицына (из бывших наших, эмигрировавших в 1917 г.) Она предложила нам зал на 40 мест. При этом отметила, что совсем недавно здесь читали свои лекции сам Гайдар и Афанасьев. Был аншлаг. Полный зал на 40 мест! Наши друзья — организаторы этого мероприятия — настояли на том, чтобы нам была все же предоставлена самая большая аудитория в университете. К началу лекции зал был полон. Пришло более двух тысяч человек. Люди сидели в проходах, на лестницах, а опоздавшие — даже рядом с подиумом на полу. Когда в аудиторию вошла княжна Голицына, было некое замешательство с ее стороны, она не могла скрыть своего удивления и остановилась, потрясенная увиденным. "Я отказывалась верить своим глазам", — сказала она после лекции. Успех был оглушительный. Вадиму рукоплескали стоя.

Вадим никогда не записывал своих лекций. Готовясь к ним, он лишь набрасывал несколько тезисов. Больше всего любил отвечать на серьезные вопросы, возникающие у слушателей в ходе лекций. Они словно давали ему некий импульс творческой активности, озаряли сознание. Те, кому хотя бы однажды довелось слышать, как Вадим читал лекции, никогда не сможет этого забыть. У него был особый дар высокого ораторского искусства. Он словно завораживал слушателей, и не только благодаря огромному количеству знаний, таящихся в нем, но и в силу особой страстности его выступлений. Эта завораживающая страстность и глубина знаний словно пробуждали сознание и вместе с тем интерес к тому, о чем он говорил. Магическое воздействие на слушателей я объясняю еще и силой его убежденности в правоте своих взглядов, выстраданностью душой и сердцем волнующих его проблем. Некоторые слышавшие Вадима рассказывали мне, что они ощущали исходящие от него и зажигающие их искры.

И на этом взлете моральных, эмоциональных и творческих сил случилось несчастье. У Вадима был обнаружен рак 4-ой стадии. Врачи кремлевской больницы, где он лежал, отказались от операции, отпустив ему максимум 3 месяца жизни. Я не знаю ни одного человека, который так стоически выдержал бы подобный приговор. Мы стали яростно бороться за его жизнь. Ему была сделана уникальная операция замечательным хирургом и удивительным человеком В. Б. Александровым. А потом началась бесконечная череда изнурительных процедур химиотерапии.

После вынесенного приговора Вадим прожил около 5 лет. Все воспринимали это как чудо. Во всех странах, где нам потом приходилось бывать, мы всегда обращались к известным онкологам, и те тоже поражались этому чуду. Казалось, что в силу мощи своих интеллектуальных и волевых возможностей Вадим опровергает пессимистические прогнозы врачей. Болезнь словно отступала под влиянием его энергетического поля. Тем не менее, мы постоянно жили под Дамокловым мечом, и нить, на которой он висел, была чрезвычайно тонка.

Рабочий день Вадима всегда начинался в 5 часов утра. Он считал это время самым плодотворным для работы. Вадим понимал, что обречен, и лихорадочно работал. "Он приковал себя к письменному столу и работал с такой яростью, с такой страстью, с таким неистовством, как никто из нас работать не может. Так могут работать только гении". Эти слова сказаны Д.Кэнноном о Троцком. Но, поверьте, я не могу найти более точных слов, чтобы охарактеризовать работу Вадима в последние годы.

Он работал везде и всегда — сразу же после сложнейшей операции, еще не вставая с постели, в больничных палатах во время тяжелейших химиопроцедур, на отдыхе; он работал в больнице в последние дни своей жизни, когда уже руки ослабели и с трудом удерживали ручку и сигарету. Он работал, чтобы успеть сказать правду о нашем прошлом. Это страстное желание и помогало ему жить и бороться с болезнью.

В 1994 г. вышел очередной том его исследования "Сталинский неонэп", а в 1995 г. он с триумфом выступал с лекциями в нескольких американских университетах.

В 1996 г. он читал лекции в Англии, Шотландии, Австралии, Германии и параллельно с этим выпускал 4-й том своего цикла "1937".

В 1997 г. Вадим опубликовал 5-й том — "Партия расстрелянных" и совершил лекционное турне по Франции.

В 1998 г. Вадим выезжал с лекциями в Австралию, издал 6-й том своего исследования — "Мировая революция и мировая война" и уже был близок к завершению последней книги "Конец означает начало", но 18 сентября 1998 г. он ушел от нас...

Вся эта интенсивная жизнь и работа проходили параллельно с изнуряющими курсами химиотерапии... Трудно себе это представить.

"Конец означает начало" я смогла опубликовать только в 2002 г. Мне кажется, что название этой книги символично по отношению к судьбе Вадима. Момент его ухода из жизни совпал с мировым признанием значимости его исторического исследования, его концепции самого драматического периода в нашей истории. За рубежом его называют пророком исторической правды. Его книги издаются большими тиражами во всех странах мира. А его идеи находят все больше сторонников. Дела и идеи не исчезают со смертью их лидеров. "Люди не могут быть глухи к словам убеждения, общественной честности и научной истины", — писал М. Лифшиц. Очень хочется в это верить.

Наблюдая за Вадимом, я всегда видела в его лице ту особую сосредоточенность, которая свойственна человеку, постоянно над чем-то размышляющему.

Признаться, я нередко "рядом с ним скучала по нему".

Последние 5 лет нашей жизни были самыми счастливыми для нас, несмотря на всю их трагичность и драматизм. С одной стороны, было ощущение неизжитости жизни во времени, с другой, — осознание, даже, вернее, чувствование ее концентрации в отведенный нам срок (впрочем, он всем отводится). Жизнь под Дамокловым мечом открывала нам каким-то образом — на подсознательном уровне — возможность жить во всю полноту наших чувств. У нас не было потом, завтра. Нам надо было уложиться в срок. Успеть пролюбить, прочувствовать, сказать все... за всю нашу будущую бесконечную разлуку. Это было неосознанное чувство. Мы никогда не разговаривали с ним "об этом". Но ощущение нашего единства, осознание Вадимом реализованности себя в этой жизни, его творческое горение — все это наполняло, нет, вернее, переполняло нас тем счастьем, испытать которое удается немногим.

" И, если каждый образ вечен, и полны прошлым небеса,
То в безднах этот миг отмечен как огненная полоса".

Эти строчки, так созвучные моей душе, постоянно живут во мне. Они ассоциируются для меня с жизнью Вадима, с нашей с ним жизнью...

Вадим всю жизнь искал ответ на вопрос: была ли альтернатива сталинизму? Как бы развивалась наша страна, если бы у власти не оказался Сталин? А я порой задаю себе вопрос: что было бы с нашей страной, если бы 20 лет назад были услышаны голоса честных ученых, которые болели за страну и которые указывали ей ее, а не чужой путь развития? Возможно, когда-нибудь эта тема станет предметом изучения и исследования. Многие проблемы, над которыми работал Вадим, до сих пор не решены. Сегодняшние разрывы в имущественных доходах населения следовало бы, наверное, занести в книгу рекордов Гиннеса. Недавно в одном из своих выступлений. Путин вынужден был признать угрожающие обществу разрывы в доходах населения. И, наверное, можно прислушаться к выводам ученых-социологов, которые напрямую связывают эти показатели с увеличивающимся ростом преступности в стране. Предлагается ввести контроль над доходами чиновников. И опять, как много лет назад, раздаются голоса о недемократичноcти, некорректности и якобы даже невыполнимости подобной меры. Это наводит на мысль, что люди просто не понимают, что такое демократия...

Сегодня справедливость рассматривается только в плоскости экономической эффективности или как функция социальной помощи. Тем не менее, чувство социальной справедливости всегда живет в каждом из нас. В повседневной жизни мы часто пользуемся методом, который в социологии называют "социальным сравнением". Социологи его не жалуют, считая его не совсем корректным. Возможно. Но в жизни мы нередко сравниваем свой напряженный труд и свои невысокие возможности с трудом какого-нибудь заурядного шоумена и его неограниченными возможностями. И невольно спрашиваем сами себя, разве это справедливо?

Вспоминается самый последний диалог Вадима в больнице с его другом, прилетевшим из Америки. Спор был о том, должна ли наша творческая "элита" получать неизмеримо больше по сравнению с врачом, учителем, хирургом, шахтером и т.д. Вадим считал, что в справедливом обществе таких "ножниц" быть не должно. Эта категория людей, если они в подлинном смысле творцы, получили от природы щедрый дар в виде таланта, но талант просто так не дается, он сопряжен с очень высокой степенью ответственности перед собой и людьми. Это тот самый тонкий слой духовной элиты, который формирует стандарты поведения людей и, в особенности, молодежи. Люди, принадлежащие к этому избранному кругу, должны быть обременены высокой ответственностью за воспитание нового поколения, и поэтому сами они должны быть высоко нравственными, духовно чистыми. А деньги — имеются в виду очень большие деньги - хочет этого человек или нет, непременно развращают его. Они формируют некое чувство превосходства над людьми, и тем самым калечат главное — нравственную сущность человека. Кстати, это очень хорошо понимал Сталин, и ловко пользовался методом подкупа творческой элиты, заставляя ее служить его целям, а не высоким идеалам добра и благородства.

Трагизм Вадима заключался в том, что он всегда шел против течения. И в одиночку. В постсталинский период он не мог говорить и писать о том, что так страстно его волновало. Диссидентское движение в силу ориентации его на либеральные мелкобуржуазные ценности Вадима не привлекало. В период застоя его душила цензура и непонимание коллег. На нем всегда лежал груз ответственности перед прошлым, настоящим и будущим. Но когда время позволило ему сказать выстраданную правду о нашей истории, он опять оказался в одиночестве, но шел уже навстречу стихии, шквалу ни с чем несравнимой антикоммунистической, антисоциалистической истерии.

Я уверена, что наша история, наше будущее, перед которым он с честью выполнил свой долг, рано или поздно воздадут ему должное.

У миллионов людей, я глубоко в этом убеждена, надрывается и болит душа за все, что происходит сейчас в нашей стране. За этот разврат, пошлость и цинизм, извергающийся на нас с экранов телевизоров, за изощренное растление нравственности наших детей, за жестокость и бессмысленные убийства, за вымирание молодого поколения от наркоты и СПИДа; за разобщенность людей и их растущую агрессивность; за бесстрастные комментарии о том, что в Эстонии разрушаются не только памятники нашим солдатам, но и оскверняется их светлая память; за пассивность и молчание властей. И разрывается сердце от бессилия и отчаяния, от невозможности что-либо изменить.

Создается впечатление, что повторяется история Содома и Гоморры. Мы все словно ввергнуты в состояние чудовищного сна. Но хочется надеяться, что он не смертельный, а летаргический, и у нас есть еще шанс проснуться. Возможно, тогда идеи, выстраданные В. З. Роговиным, окажутся востребованными обществом. В своих статьях он дает четкие ответы на многие нерешенные проблемы. Притягательность таких идей и понятий как социальная справедливость и равенство может ослабевать или нарастать в определенные периоды развития общества. Но она не может исчезнуть совсем, ибо имеет глубоко нравственную основу, благодаря которой человек всегда будет стремиться к высоким и светлым идеалам добра, бескорыстия, справедливости и равенства.

Сегодняшним демократам представляется утопией сама идея о равенстве, о справедливости. Но, если их сознание не может постичь высоты этих идей, это не значит, что ущербны сами эти идеи. Ущербно лишь сознание этих людей. Вадим, несмотря ни на что, был оптимистом и часто повторял строчки Пастернака:

"Верю я — придет пора,
Силу подлости и злобы
Одолеет дух добра!"

Галина Валюженич-Роговина

Семитомник Вадима Роговина - "Была ли альтернатива?"

1. Троцкизм: взгляд через годы
2. Власть и оппозиции
3. Сталинский неонэп
4. 1937
5. Партия расстрелянных
6. Мировая революция и мировая война
7. Конец означает начало